Зима в этом году началась рано, но не неожиданно. Она наступала размеренно, с какой-то фатальной неизбежностью и уверенностью; бесформенные белые щупальца с каждым днем загребали под себя все больше и больше осенней грязи, жухлой травы и листьев.
Ей было не по себе, когда она смотрела на это снежное покрывало. Ведь еще вчера там, где была развезена грязь, там, где были скомканы последние обрывки жизни лета, уже сегодня покоилась эта самая безразличная млечность, такая чистая и такая бездушная. Тысячи крохотных лужиц, совсем недавно взиравших на небо с отчаянием и надеждой, ныне потянулись мутным стеклом. Они ослепли.
Она была еще очень молода, но ей уже не хотелось ничего менять в своей жизни. Называется ли это счастьем или смирением? Никто этого не знал, а сама она никогда не стремилась изливать душу кому бы то ни было. И этот зимний наряд, укрывший родной город, который другие называли украшением, снежно-белым платьем, она же представляла саваном. Саваном, который укутал в себя хладное тело прошедшей жизни, который навсегда отделил от нее ее устоявшийся быт, который безжалостно пророчил ей перемены, несмотря на безмолвный вопль ее души о том, что не надо, не надо ничего менять, пусть все будет так, так хорошо... Не надо!.. Но поздно.
